Неточные совпадения
Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта
книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же
страницу, тогда как мысли ее были далеко…
Что ни разворачивал Чичиков
книгу, на всякой
странице — проявленье, развитье, абстракт, замкнутость и сомкнутость, и черт знает, чего там не было.
— Рисунок наглядно представит мне то, что в
книге изложено на целых десяти
страницах.
— Зачем ты, Иван, даешь читать глупые
книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «Что делать?», но ведь это же глупый роман! Я пробовала читать его и — не могла. Он весь не стоит двух
страниц «Первой любви» Тургенева.
— Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный, и было странно слышать, что он звучит властно. Половина кисти левой руки его была отломлена, остались только три пальца: большой, указательный и средний. Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой рукой узенькие
страницы крупно исписанной
книги, левой он непрерывно чертил в воздухе затейливые узоры, в этих жестах было что-то судорожное и не сливавшееся с его спокойным голосом.
Но она, вдруг вспыхнув, как огонь в темноте, привлекла с поразительной быстротой необыкновенное обилие утешительных мыслей; они соскальзывали с полузабытых
страниц прочитанных
книг, они как бы давно уже носились вокруг, ожидая своего часа согласоваться.
Одеваясь, он сердито поднял с пола
книгу; стоя, прочитал
страницу и, швырнув
книгу на постель, пожал плечами.
Раскрыв тяжелую
книгу, она воткнула в нее острый нос; зашелестели
страницы, «взыскующие града» пошевелились, раздался скрип стульев, шарканье ног, осторожный кашель, — женщина, взмахнув головою в черном платке, торжественно и мстительно прочитала...
Самгин взял
книгу и, не глядя на Марину, перелистывая
страницы, пробормотал...
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую
книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую
страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
Философ решительно черкнул изуродованной рукой по столу и углубился в
книгу, перелистывая ее
страницы.
Обломов успел, однако ж, прочитать пожелтевшую от времени
страницу, на которой чтение прервано было месяц назад. Он положил
книгу на место и зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу «о двух несчастиях».
Она взяла со стола
книгу и посмотрела на развернутую
страницу:
страница запылилась.
— Что такое? — спросил Штольц, посмотрев
книгу. — «Путешествие в Африку». И
страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались по курятникам.
Книг, присланных Ольгой, он не успел прочесть: как на сто пятой
странице он положил
книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит уже несколько дней.
На этажерках, правда, лежали две-три развернутые
книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но
страницы, на которых развернуты были
книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха.
Она долго глядит на эту жизнь, и, кажется, понимает ее, и нехотя отходит от окна, забыв опустить занавес. Она берет
книгу, развертывает
страницу и опять погружается в мысль о том, как живут другие.
Он достал
книги три и показал Райскому томы с вырванными
страницами.
Я не участвовал в этих прогулках: путешествие — это
книга; в ней останавливаешься на тех
страницах, которые больше нравятся, а другие пробегаешь только для общей связи.
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая
книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую
страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Сначала как будто интересуются, а потом так и остаются новые
книги до половины неразрезанными, а старые с неперевернутыми
страницами.
В
книге Розанова есть изумительные, художественные
страницы небывалой апологии самодовлеющей силы государственной власти, переходящей в настоящее идолопоклонство.
Конечно, никто ничем не связан; можно бросить
книгу и с двух
страниц первого рассказа, с тем чтоб и не раскрывать более.
Но Смердяков не прочел и десяти
страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять шкаф с
книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость: сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Немец заметил
страницу, встал, положил
книгу в карман и сел, не без труда, на свою куцую, бракованную кобылу, которая визжала и подбрыкивала от малейшего прикосновения; Архип встрепенулся, задергал разом обоими поводьями, заболтал ногами и сдвинул наконец с места свою ошеломленную и придавленную лошаденку.
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша
книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю
страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
Книга эта уцелела. На первом листе Natalie написала: «Да будут все
страницы этой
книги и всей твоей жизни светлы и радостны!»
Дети года через три стыдятся своих игрушек, — пусть их, им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по
страницам учебных
книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все будущее.
Особенно замечательно при этом, что он только одну
книгу и читал, и читал ее постоянно, лет десять, это Франкёров курс; но, воздержный по характеру и не любивший роскоши, он не переходил известной
страницы.
В его
книге о Л. Толстом и Достоевском есть интересные
страницы о художественном творчестве Толстого, но она представляет собой памфлет против Толстого.
На ходу я развертывал
книгу и жадно поглощал
страницу за
страницей.
После этого я лишь тайком, в его отсутствие, брал
книги и, весь настороже, глотал
страницу за
страницей.
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув
книгу, побежал по улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На последних, торопливо переброшенных
страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет с детыми и смотрит на внучку с нежностью и печалью…
Это было преступление без заранее обдуманного намерения: однажды вечером мать ушла куда-то, оставив меня домовничать с ребенком; скучая, я развернул одну из
книг отчима — «Записки врача» Дюма-отца — и между
страниц увидал два билета — в десять рублей и в рубль.
Правда, тяжело нам дышать под мертвящим давлением самодурства, бушующего в разных видах, от первой до последней
страницы Островского; но и окончивши чтение, и отложивши
книгу в сторону, и вышедши из театра после представления одной из пьес Островского, — разве мы не видим наяву вокруг себя бесчисленного множества тех же Брусковых, Торцовых, Уланбековых, Вышневских, разве не чувствуем мы на себе их мертвящего дыхания?..
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую
книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул
страницу, на которой была развернута
книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что
книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
На столе лежали
книги; он взял одну, продолжая говорить, заглянул в развернутую
страницу, тотчас же опять сложил и положил на стол, схватил другую
книгу, которую уже не развертывал, а продержал всё остальное время в правой руке, беспрерывно махая ею по воздуху.
Дайте мне их
книги, дайте мне их учения, их мемуары, и я, не будучи литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику, в которой докажу ясно как день, что каждая
страница их
книг, брошюр, мемуаров написана прежде всего прежним русским помещиком.
Корфова
книга вам не понравится — я с отвращением прочел ее, хотя он меня уверял, что буду доволен. Значит, он очень дурного мнения обо мне. Совершенно то же, что в рукописной брошюре, только теперь не выставлены имена живых. Убийственная раболепная лесть убивает с первой
страницы предисловия. — Истинно, мне жаль моего барона!..
Красин заломил угол
страницы и подал
книгу Агате; та повернулась и пошла в свою комнату.
— Пьяна? Вы говорите, что я пьяна? А хотите, я докажу вам, что я трезвее всех вас? Хотите? — настойчиво спрашивала Агата и, не ожидая ответа, принесла из своей комнаты английскую
книгу, положила ее перед Красиным. — Выбирайте любую
страницу, — сказала она самонадеянно, — я обязываюсь, не выходя из своей комнаты, сделать перевод без одной ошибки.
— Вот место замечательное, — начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным ножом на открытую
страницу, заслонив ладонью рот, читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая
страница, — закончил он, закрывая
книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала молча перелистывать.
Она понимала и отца, и Вязмитинова, и доктора, и условия, в которых так или иначе боролись представлявшиеся ей люди, и осмыслена была развернутая перед ее окном широкая
страница вечной
книги.
Я и теперь так помню эту
книгу, как будто она не сходила с моего стола; даже наружность ее так врезалась в моей памяти, что я точно гляжу на нее и вижу чернильные пятна на многих
страницах, протертые пальцем места и завернувшиеся уголки некоторых листов.
Целый вечер и следующее утро я провел в каком-то унылом онемении. Помнится, я попытался работать и взялся за Кайданова — но напрасно мелькали передо мною разгонистые строчки и
страницы знаменитого учебника. Десять раз сряду прочел я слова: «Юлий Цезарь отличался воинской отвагой» — не понял ничего и бросил
книгу. Перед обедом я опять напомадился и опять надел сюртучок и галстук.
— Мы люди умные и отлично поймем друг друга, — говорил гнусавым голосом Перекрестов, дергая себя за бороденку. — Я надеюсь, что разные охи и вздохи для нас совсем лишние церемонии, и мы могли бы приступить к делу прямо, без предисловий. Нынче и
книги без предисловий печатаются: открывай первую
страницу и читай.
Но как знать: быть может, вы, неведомые, кому «Интеграл» принесет мои записки, может быть, вы великую
книгу цивилизации дочитали лишь до той
страницы, что и наши предки лет 900 назад.
Все это — под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про себя скандирую колеса — и стихи (его вчерашняя
книга). И чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую
страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое… он! Не хотелось мешать ему — и я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут — не знаю: когда я входил в вагон — его как будто не было.
В один из обычных мало веселых редакционных дней бегал по редакции, красный от волнения и вина, В.Н. Бестужев и наконец, выгнав всех сотрудников, остался вдвоем с Нотгафтом. Результатом беседы было то, что в газете появился, на первой и второй
страницах, большой фельетон: «Пиковая дама». Повесть. «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность». «Новейшая гадательная
книга…»
«Да что же лошади?» Машинально развернул он лежавшую на столе толстую
книгу (иногда он загадывал так по
книге, развертывая наудачу и читая на правой
странице, сверху, три строки).